Свой первый московский спектакль Кирилл Серебренников поставил по пьесе молодого драматурга Василия Сигарева «Пластилин» (Центр драматургии и режиссуры п/р М. Рощина и А. Казанцева), потом один за другим появились «Откровенные полароидные снимки» Равенхилла (Театр им. Пушкина), «Терроризм» братьев Пресняковых (МХАТ им. Чехова). Серебренников поступательно каждым своим театральным проектом пытается доказать, что современная драматургия не только миф о семинарах в Любимовке, а текст театральный, который можно и нужно ставить.
Эту драматургию многие называют «чернушной» («синюшной», «краснушной»): масса нецензурной лексики (к примеру, в «Пластилине» Сигарева лексикой цензурной практически остаются только авторские ремарки), герои, как правило, жители небольших провинциальных городов — сказать про них знаменитое чеховское «среда заела», значит не сказать ничего. Среда загрызла, доведя почти до полного отчаяния. Здесь, безусловно, чувствуются традиции драматургии Л. Петрушевской и так называемой «новой волны». Когда-то в начале восьмидесятых они четко и безапелляционно ставили диагноз нашему обществу: жизнь безысходна, страшна, варварски разграблена, проиграна, опошлена — человечество стоит в шаге от полного вырождения — вот уже начали рождаться дети с двумя головами («Уроки музыки»). Быт доводится до концентрации, становясь вседовлеющим штампом, человек не то что перестает звучать гордо — разоблачается почти до абсолютного отрицания. С другой стороны, театр начала, середины девяностых годов (за редким исключением), начав говорить о вечном и высоком, забыл о человеке, брезгливо отвернувшись, ушел от него: кто-то начал строить концептуальные ребусы, кто-то увлекся игрой (тут же непременно следует написать постмодернистской). Спектакли Р. Виктюка, В. Мирзоева, Клима, Б. Юхананова… Человек разочаровал, на эту тему стало не интересно рассуждать, на крайний случай с ней забавно поиграть, но куда увлекательней поговорить о Боге и Дьяволе, вселенском Пороке, мессианстве…
Программа по реабилитации героя идет мелкими шажками, но, кажется, уже близка к цели. Заново из груды бесформенного пластилина Кирилл Серебренников тщательно вылепливает своих человечков. Эти фигурки разные: красивые, уродливые, симметричные, кривые; и объединяет их одно — все они вылеплены с равным вниманием. Физик по образованию, Серебренников в каждом своем спектакле вспоминает о том, что человека невозможно свести к какой-либо формуле, любой, даже самой совершенной, схеме — эта попытка возьмет, подкрадется незаметно и коварно отомстит… Театр Серебренникова — театр про людей. Он дошел до простой и главной мысли — без героев жить невозможно. И в нашей жизни, знаете ли, всегда есть место подвигам. Но перед героями Серебренникова не стоят задачи глобального значения, они решают проблемы личного, интимного характера, которые рассматриваются в масштабах трагического.
Поэтому часто Серебренников хочет словно «приподнять» своих человечков над бытом, примеривая на их современный прикид классические маски героев. В «Терроризме» появляется хрупкая черноволосая женщина (Наталья Бочкарева), завернутая в ярко-красное стеганое одеяло, под ним широкие брюки, тяжелые ботинки. Не Марья Ивановна — Медея в гриндерах. Начинает читать нелепые стихи о том, что ее бросил муж, она осталась с двумя детьми, вокруг кромешный ад, соседи не дают спать, пора мстить соседям и т. д. Она подымается над этим «муравейником» и идет бороться с хамством, с грязью… Каждую фразу бросает в зал резко, голос становится все громче, интонация начинает закручиваться, взвинчиваться, постепенно переходит в жесткий рэп — трагическая героиня: надменна, агрессивна, горда. В сериале «Ростов-папа», который Серебренников снял для НТВ, одна из новелл называется «Новый Дон-Кихот». Пенсионер Кузьмич (Игорь Ясулович), бывший учитель литературы, начитавшись детективных романов, становится героем Верным, который в обычной каждодневной жизни города Ростова-на-Дону начинает жить по принципам Дон-Кихота.
I want to be loved by you — строчка из песни Мэрилин Монро становится лейтмотивом не только спектакля «Терроризм», а внутренним криком почти каждого героя Серебренникова. Криком яростным, исступленным: «Я хочу быть любимым» — таким, какой есть: со всеми своими комплексами, отвратительным характером, вредными привычками. «Терроризм» — казарма одного из военизированных подразделений. Компания молодых людей вернулась с пожара. Они показывают друг другу фотографии изувеченных человеческих тел, потом начинаются веселые «армейские» приколы — все начинают издеваться над одним более слабым. Засовывают его в клетку, надевают противогаз: «Потому что ты пельмень». Постепенно раздеваются, с каждым движением становясь все больше и больше похожими на животных, полуобнаженные ползают по сцене — пресмыкающиеся. Через несколько секунд к армейцам выйдут пять Мэрилин Монро — белые парики «под Монро», белые воздушные расклешенные платья (из дешевого материала), ярко намазанные губы. Каждому по мечте, в данном случае воплощенной в образе поп-массовой дивы Мэрилин, — одна толстая, другая маленькая, третья высокая… Вроде бы не конченные дегенераты и ничто человеческое им не чуждо.
| | «Терроризм». МХАТим.Чехова. Постановка Кирилла Серебренникова. «Медея» — Наталья Бочкарева |
Идея спектакля «Терроризм» подозрительно проста: люди бессознательно терроризируют друг друга, ежесекундно: мать ругает сына, сын доводит бабушку, бабушка отравляет зятя, кто-то купил новую компьютерную дискету, а на ней, новой, одно слово «от-сос» — неприятно, значит, надо пойти в обувной магазин «Экко» и положить маленькую виноградину в еще не купленный кем-то ботинок… Терроризм всегда и везде, в каждом, терроризм non stop. Материал опасный: здесь очень легко соскочить в дидактическое морализаторство, дескать, давайте осознаем, перевоспитаемся и только тогда увидим небо в алмазах. Серебренников понимает, что перевоспитать никого не удастся и «неба в алмазах» в ближайшие двести-триста лет не предвидится. Можно на некоторое время спровоцировать в зрителе дискомфорт чувств, расшатать, встряхнуть, заставить вспомнить хотя бы некоторые из видов «потерянных эмоций» — ужас, страх за другого, сопереживание ему: растерянному, запутавшемуся, «униженному и оскорбленному» — ощущения, казалось бы, ненужные, старательно забываемые в сегодняшней жизни…
Все истории, которые рассказывает Серебренников, вытащены из стремительного потока современной жизни. Каждая в режиме online — злободневна, самоценна и может произойти в любую секунду, в любой точке нашей необъятной родины. История первая: подросток Максим живет в маленьком сибирском городке. Вокруг: советские учителя без признаков пола в коричневых костюмах, кажется, с рождения ненавидящие все, что движется; хрущевки-пятиэтажки, соседствующие с трехэтажным матом, первое свидание, оборачивающееся изнасилованием двумя бритоголовыми зеками, отчаяние, заставляющее налепить на палку пластилиновый набалдашник и идти мстить, отстаивать свое маленькое право на жизнь. Месть оборачивается тем, что мальчика забивают до смерти и выкидывают в окно — конец истории («Пластилин»). Вторая: стриптизерша, два гея, левый экстремист, вернувшийся из мест не столь отдаленных к своей бывшей подружке, усердно делающей политическую карьеру. Все они живут в большом городе и все вроде бы при них — молодость, красота, здоровье, но жизнь как-то не складывается, выталкивает за борт. Хочется вздохнуть глубоко и крикнуть во весь голос, а вместо крика — бессильный рев. И сидят они в ряд, на головах меховые шапочки с заячьими ушками, и зомбированно повторяют друг за другом: «Я счастлив!… Я счастлива!» — конец истории («Откровенные полароидные снимки»). Третья: известная немолодая актриса бежит от провала своей картины, пьет, курит гашиш вместе с двадцатишестилетним любовником — убежать от себя, забыть о времени и победить время. Актриса узнает, что ее картина не провалилась, а имела огромный зрительский успех, и она снова возвращается в свою «страну людоедов», а молодого, красивого мальчика кастрируют — конец истории («Сладкоголосая птица юности»). Вот весьма краткий и сознательно упрощенный пересказ сюжетов, которые лежат в основе спектаклей Серебренникова. Ужас. Бытовуха. Беспредел. Но, перефразируя П. Маркова: Серебренников не натуралист и его не интересует холодная и послушная копировка действительности. Каждую из этих «жизненных историй» он переводит на язык театральной эстетики.
Пока нельзя сказать, что Кирилл Серебренников открывает какую-то новую, революционную, никогда прежде не виданную театральную форму, язык. Особенность этого режиссера в том, что помимо пронзительного и верного ощущения современной жизни он приносит на сцену собственную транскрипцию современной культуры и наполняет ими устаревшие, законсервированные театральные приемы и формы.
| | «Сладкоголосая птица юности». «Современник». Постановка Кирилла Серебренникова. Принцесса Космонополис — Марина Неелова |
В «Пластилине»: приглушенный свет, два испуганных мальчика в белых рубашках, белых брюках, напротив них два лысых верзилы. Сцена изнасилования. Девочка-узбечка принесет две металлические миски с водой, поставит на пол, зеки подползут, начнут по-собачьи лакать из них воду, а потом остервенело, жлобски набросятся на своих жертв, механически переворачивая их, насаживая на согнутую в локте руку. Попользовавшись — отбросят за ненужностью. Два скрюченных полудетских тела на обшарпанном полу, девочка-узбечка медленно, с тупой задумчивостью выльет из металлической, погнутой миски остатки воды. В «Сладкоголосой птице юности» Принцесса Космонополис (Неелова) нервно спросит своего молодого попутчика, куда он дел «это, ну, это — дурь». Быстрей, быстрей, быстрей… Чанс (Колокольников) протянет ей воображаемый косяк. Она, медленно приседая, ритмично, в такт движениям произнесет: «Это же гашиш-ш-ш-ш… Чистейш-ш-ш-ий, марокканс-с-ский… Гашиш-ш-ш…», — словно до последней капли вбирая в себя воздух. Каждый шипящий звук — рука плавно поднимется, снизу вверх — жест медленный, властный, одурманивающий — рука приблизится к лицу… — и жест снова повторяется… «Гашиш-ш-ш»… «Косяк», крепко зажатый в руке, двинется полукругом в одну сторону, затем в другую — как загипнотизированная, Принцесса — Неелова качнется за ним, рука резко подымается вверх — перебрасывая «травку» Чансу… Дальше взрыв, яростный гомон птиц, темнота, и только Принцесса в круге света станет медленно опускаться и подниматься, распустив в руках шлейф платья — сама как диковинная птица.
Одним из главных элементов сценографии в «Терроризме» становятся стандартные советские электронные часы (прием не нов, но точен), посекундно отсчитывающие назад время. Когда вот-вот оно подходит к нулю, начинают мигать красные лампочки, искрятся провода — последняя сцена происходит в самолете, и он взорвется… 0:07, 0:06, 0:05… — герои спектакля выстроятся в ряд по длинной сценической площадке, разрезающей пополам зрительный зал. Начнут передавать друг другу на длинных палочках маленький огонек. Последний поднимет его вверх по направлению к часам — огонек погаснет. Темнота. В полной тишине — 0:00.
В этом — не философские, глобальные размышления о времени и о себе, а попытка осознать, как чувствует, воспринимает это самое время современный человек — постоянно бегущий, «в движении», забывший о паузе и остановке. Серебренников заставляет остановиться.
Поэтому не случаен переход от современной драматургии к Теннесси Уильямсу — драматургу, который почти в каждом своем произведении дотошно пытался разгадать загадку течения времени. Его эфемерности, быстротечности, зыбкости, надтреснустости. Возможно ли поймать растворяющееся на глазах мгновение: «Извлечь вечное из безнадежно ускользающего, переходящего, доступное смертному»¹.
Хрустальный, прозрачный голос Робертино Лоретти, поющий «Вернись в Сорренто» — лейтмотив спектакля. В спектаклях Серебренникова всегда очень точно подобран музыкальный ряд («Танец рыцарей» Прокофьева — в «Пластилине», мелодия из «Мадам Баттерфляй» Пуччини в «Снимках»). Вместе с Лоретти звучит одна из важных тем спектакля — безвозвратность секунды для творческого человека. В конце первого акта снова поет Лоретти («Вернись в Сорренто — край твоей юности, город мечты, наполненный солнцем, морскими брызгами… Вернись, вернись…»), но уже Лоретти взрослый: хорошо поставленный, драматический голос, мощная тесситура, безукоризненный профессионализм, но главное ушло — хрустальная чистота, первозданность звука. Тут же вспоминается: «Легенда Александры дель Лаго неотделима от ее молодости». Постепенно в голос Лоретти вплетаются тяжелые, безысходные аккорды «Torna, torna, torna a Surriento» — засасывающая, словно болотная тина, похоронная песня: «Все кончено, кончено, кончено…»
Режиссер Серебренников, так же как и драматург Уильямс, ненавидит часы, их равнодушный и равномерный обратный отчет, всегда, при любых условиях неизменно приводящий к нулю. И герои спектакля «Сладкоголосая птица юности» постоянно, четко, наотмашь чертят в воздухе эти бесконечные нули (окончания телефонов: «Ее номер — Колдуотер, пятьдесят девять — ноль — ноль — ноль…» и цен: «Булавка стоила пятнадцать тысяч. Пять цифр: сначала единица, потом пятерка и три нолика…»). «Уйти во-вре-мя» — чеканит каждую букву Принцесса Космонополис, нащупывает в воздухе растворяющиеся секунды. И если в «Терроризме» время исчерпывалось, приводилось к нулю, но в темноте продолжал гореть спасительный огонек, уходящий куда-то вверх, точно приоткрывающий вечность и обещающий возможность спасения, то в «Сладкоголосой птице юности» все страшнее. Луна убывает и убывает, наконец полное затмение, алое зарево, заупокойные мелодии, черные контуры фигур, резкий, свистящий взмах лезвия и — конец. Чернота, пустота, за которой ничего нет. Даже искусство актрисы Александры дель Лаго (в блистательном исполнении Марины Нееловой) пропадет в этой абсолютной черноте.
Мужеподобные старухи в черных платках и балахонах, словно вылезающие из всех щелей сцены, — «Пластилин»; зеленый пиджак, висящий на металлической балке, равномерно шатающийся под скрип качелей, внизу табуретка и разбросанные туфли на острых шпильках — повесившаяся сотрудница — «Терроризм»; полиэтиленовые черные, блестящие пакеты с железными молниями — труповозки, стены, пол из белого, холодного кафеля, капающая вода (кажется, что все действие спектакля происходит в морге) — «Откровенные полароидные снимки». В каждом спектакле Серебренникова возникают подобные сцены, секунды-паузы «бездны мрачной на краю», в «Сладкоголосой птице юности» эти секунды стали атмосферой всего спектакля.
«О чем вы хотите поговорить? — О жизни и смерти». В случае с Кириллом Серебренниковым поражает сила «месседжа» (воспользуемся терминологией самого режиссера), упорство, с каким он говорит о тех вещах, о которых многие его ровесники-коллеги предпочитают умалчивать.
Совсем недавно прошла премьера фильма Серебренникова «Дневник убийцы». Двенадцать серий (действие параллельно идет в двух временах: послереволюционной России 18-го года и в наши дни), где главным персонажем становится не герой-терминатор, с первой и до последней секунды не расстающийся с пистолетом, а герой-интеллектуал, совсем негеройской внешности, который на протяжении десятка серий заставляет зрителей с огромным интересом следить за непрерывно идущим внутренним монологом — бесконечные отсылки к героям Достоевского, Толстого. «Дневник убийцы» доказал, что сложилось новое, сильное поколение актеров: Кузичев, Белый, Смола, Вырыпаев, Колокольников, Исакова, Швец и многие другие. Неожиданно на экране появились не «стертые», а ярко вычерченные актерские лица — сложные, многозначные, каждое — со своей личной историей. Серебренников пытается свести два времени, понять механизм слома, привести к истокам проблемы «начала начал» — революции. В итоге, как ни странно, герой, которого замечательно сыграл Кирилл Пирогов, окажется не нашим современником. Нашим современником станет маньяк-убийца — искривленное отражение героя². И в этом странный парадокс — режиссер, который ставит остросоциальные, искренние и пронзительные спектакли о современной жизни, в «Дневнике убийцы» начинает искать опору в прошлом, и возникают не просто герои, а потерянные герои нашего времени.
¹ Т. Уильямс, «Мемуары».
² Кстати, одна очень интересная деталь: все актеры Мастерской Фоменко задействованы у Серебренникова в «исторических сценах» — Г. Тюнина, К. Пирогов, И. Поповски… И. Любимов, играющий у Фоменко в «Войне и мире» Андрея Болконского, более точно доиграл эту тему в «Дневнике убийцы» в роли еврейского мальчика-студента, который перед расстрелом вел себя как настоящий князь Болконский — гордый, прямой взгляд, глубокий, полный достоинства вдох морозного воздуха, аристократическая осанка и последние слова: «Не верь. Не бойся. Не проси». Персонажей «из современной жизни» играют герои «Пластилина», «Снимков» — А. Кузичев (маньяк-убийца), А. Белый, Д. Ульянов…
|
