Обращаюсь к тем, кто будет публиковать данный текст. Просьба одна: оставить в неизменном виде особенности построения фраз и не искажать смысл высказывания. Я буду писать так, как говорю, без литературной обработки. В случае изменения структуры языка или замены одних слов другими, а также замены той или иной фразы на сокращение или аббревиатуру я попрошу не упоминать мою фамилию в качестве автора данного текста. Прошу вас с пониманием отнестись к данному требованию, так как в последнее время участились случаи, когда выхваченные из разных текстов фразы (в том числе и фразы героев моих произведений) подаются, как прямая речь автора, тем самым искажая не только смысл сказанного, но и ставя автора в неловкое положение перед огромным количеством людей.
С уважением и надеждой на понимание, Иван Вырыпаев.
P. S. За исправление орфографических ошибок буду только благодарен.
P. P. S. Название прошу оставить таким.
| | Иван Вырыпаев и Арина Маракулина в спектакле «Кислород». Театр.doc, постановка Виктора Рыжакова |
О театре и современной драме
Мне кажется, что человек, мало-мальски изучавший историю развития мирового театра, наверняка знает, что успех театра во все времена неразрывно связан с современной драматургией. Можно сказать, что существует два вида театра: «живой» и «музейный». «Живой» театр говорит о жизни пришедших в зал зрителей. «Музейный» — показывает картинки быта, страстей и варианты поведения героев в предлагаемых обстоятельствах. Лучшие образцы театрального искусства во все времена и эпохи были созданы именно «живым театром». И созданы они были на основе современной драматургии. Античный театр — это современные авторы Эсхил, Софокл, Еврипид и др. Средневековый театр — фарсы и мистерии, придуманные народом. Театр елизаветинской эпохи — современные тексты Шекспира. Французский театр начала и конца эпохи Возрождения, пришедший из итальянской комедии масок (дель арте) и достигший апогея при современном драматурге и актере Мольере и т. д. И, наконец, Станиславский, снискавший успех на постановке современного драматурга Чехова. Прошу прощения за грубые обобщения, но моя цель — не лекция по истории театра. Да, собственно, никакой цели у меня и нет. По-моему, дело обстоит так, что театр — это и есть современная драматургия, без которой театр в том виде, в каком он зародился на земле, театром не является. Нет никакой цели в данном изложении, потому что ничего не требуется доказать. Очевидно, что ставить в начале XXI века драматурга середины или конца века позапрошлого является актом безнравственным. Надпись на афише театра «Гроза» А. Островского вовсе не означает, что в данном театре идет драматург Островский. Эта надпись означает лишь то, что публика, купив недешевые билеты, сможет познакомиться со взглядом режиссера спектакля на известную своим классическим сюжетом пьесу. И больше ничего. Реплика зрителя звучит так: «Сегодня посмотрел „Грозу“ Яновской» или «Посмотрел „Три сестры“ Штайна, он гений!» Мне скажут, что по-другому и быть не может. И я с этим согласен. Быть может — только так. В Париже за один театральный сезон выходит несколько постановок «Чаек». Представьте, какой фантазией должен обладать режиссер, ставящий десятую «Чайку» после девятой «Чайки» своего коллеги! Его ход мыслей, наверно, таков: «На велосипедах уже ездили, кокаин Нина уже нюхала, про непонимание уже говорили, об ужасах актерской профессии уже размышляли. Но говорили ли о фатальности нашей жизни, — вот вопрос. А наша жизнь действительно фатальна. Она, как огарок свечи, раз — и потухла. И вот ведь образ — большая церковная свечка! Тут еще и скандал — православная свечка на могиле самоубийцы!» Честно говоря, режиссеров, использующих свечи на сцене, как, впрочем, и бульканье ручьев, а также разлитие рек красной краски, символизирующей кровь, я бы усыплял в ветеринарных лечебницах. А говоря о современной драматургии нашего времени… да и вот еще что. Большинство крупных театральных режиссеров еще со студенческой скамьи знают, как нужно ставить Чехова и других мертвецов, но они понятия не имеют о том, как ставить, например, Мухину. Потому что такого «понятия» нет. Мухину возможно поставить только как Мухину и никак по-другому. Представляете спектакль «режиссерское толкование Мухиной Генриетты Яновской»? С чем будут сравнивать? Кого будут выделять в случае успеха — Мухину или Яновскую? Впрочем, за провал ругать будут, разумеется, Мухину, как это происходит в случае со МХАТом. Современную пьесу может поставить только современный режиссер, вне зависимости от возраста и пола. Но так уж случилось, что в российском театре современная пьеса принадлежит перу людей не старше пятидесяти лет, и, к сожалению (или к счастью), понять ход мыслей молодого, ну, скажем, «не пожилого» драматурга может только его ровесник. Поэтому прогрессивный театр сегодня находится в руках молодых людей. И Петр Наумович Фоменко не исключение, потому что спектакли его, по пьесам мертвецов и пожилых людей, так хорошо и мастерски сделаны, с точки зрения профессии, что, посмотрев один, на другой уже не тянет, во всяком случае, меня (а я все таки тоже зритель). То, что я здесь излагаю, разумеется, не родилось только в моей голове. Это мысли времени, мысли моих товарищей, с которыми я согласился. И я вовсе не хочу сказать, что современная российская драматургия есть панацея для нашего театра. Мои бывшие сокурсники по Щукинскому училищу (из которого я бежал, как крыса с тонущего корабля, хотя «корабль» к тому времени не тонул, он уже был на дне), молодые режиссеры, жалуются на то, что им бы, дескать, и хотелось поставить современного автора, но пьесы, которые они читают, не выдерживают самых обыкновенных требований к театральной профессии, а то и попросту ничего не выдерживают. На это мне, к сожалению, нечего ответить. 90% существующих пьес — ужасны. Но еще три года тому назад ужасными являлись 99% пьес, два года назад — 95%. Хорошие пьесы появляются только тогда, когда авторы хотя бы теоретически могут предположить, что то, о чем они пишут, может быть поставлено. Потому что ни один автор в мире не пишет классических пьес. Автор пишет пьесы повседневные, а классическими их делают разные уроды, которым либо вообще нечем заняться, либо (это нужно проверить и виновных строго наказать) им приплачивают режиссеры, чтобы было на чьих текстах выражать свои идеи. И последнее, недавно я со спектаклем был в Париже на «Русских театральных сезонах». Так вот нас пригласили поучаствовать в одной занятной дискуссии. Сразу скажу, что мы в ней не участвовали, потому что улетели домой днем раньше, а еще по причине, которая станет понятной чуть позже. Это был диспут о проблеме войны в Чечне. Основными ее участниками являлись французские деятели театра (актеры, режиссеры, не удивлюсь, если и монтировщики) с одной стороны и различные правозащитники с другой. Гвоздем программы был обещан господин Закаев. И вот эти люди театра, очевидно, знатоки чеченской проблемы, вдоволь наобсуждавшись, наговорившись, навозмущавшись, а после наевшись. Расходились по своим театрам для того, чтобы надеть пыльные ботфорты, взять в руки бутафорские шпаги или ружьишко Треплева и разыграть драму о жизни, не имеющей никакого отношения к проблеме, о которой несколько часов назад они так бурно высказывались. Потому что в Париже, наряду с Чеховым, Корнелем, Мольером и Расином, увы, не идут пьесы о Чечне. А тому, кто скажет мне, что Корнель, дескать, тоже говорил о войне. Я отвечу стихами, в которых, признаюсь, не силен.
Корнель, милый мой, говорил о войне,
А ты, режиссер, говоришь о хуйне.
С большим уважением к профессии, Иван Вырыпаев.
|
